Социальные инвестиции: предыстория
Порой термин «социальные инвестиции» применяется даже к таким давним историческим событиям, как «Великий голод» 1601–1603 гг., когда Борис Годунов начал массовое церковное строительство в качестве формы занятости голодающих.
Чаще российские корни этого феномена видят в тесной, длившейся десятилетия связи Императорского вольного экономического общества и российского кооперативного движения 1860–1910 гг. «Засевшие» в обществе правые народники системно финансировали (в виде грантов) первые российские потребкооперативы, дав толчок «молочному» движению Верещагина и антизерновой деятельности Дмитрия Менделеева, который, кроме химии, всю свою жизнь вёл борьбу за то, чтобы страна слезла с «зерновой иглы» и диверсифицировала экономику. Так, по договорённости с Императорским обществом Николай Верещагин должен был каждый год создавать по пять сыроваренных артелей в разных регионах империи. Поэтому иногда 1865 г. (создание первой артели в Тверской губернии) называют началом истории социальных инвестиций в России.
Нам иногда кажется, что тема социального предпринимательства в современной России занимает значительную часть повестки дня. Но, если бы мы оказались в России в начале XX в., то были бы удивлены, насколько острее и важнее она была тогда. Львиная доля дискуссий в Думе, в обществах промышленников и предпринимателей, на так называемых «экономических беседах» – регулярных встречах предпринимателей и учёных была посвящена проблеме социальных инвестиций. Мы до сих пор видим их последствия: образцовые казармы для рабочих, больницы, богадельни, школы, молочные кухни, народные дома, чайные трезвости есть почти в каждом более-менее крупном городе бывшей Российской империи. Более того, в тогдашней России были региональные кластеры социальных инвестиций. Один из самых известных – это фабричный район в Вичуге (тогда Костромская, ныне Ивановская область), где миллионер Александр Коновалов (родственник Николая Второва – самого богатого человека империи и будущий министр Временного правительства) реализовал более сотни социальных проектов, выстроив идеальный (по меркам столетней давности) мирок для своих рабочих. Или Миусская площадь в Москве – символ инвестиций бизнеса в образование тех лет. На ней за 15 лет было выстроено пять крупных образовательных заведений.
Но это вовсе не повод для восхищения Россией Николая II. Предприниматели и инвесторы были просто вынуждены системно вкладывать деньги в социальные проекты. Те, кто это не делал, подвергались прессингу со стороны коллег и общественному осуждению. Достаточно вспомнить общее раздражение зарплатной политикой главного издателя страны Ивана Сытина. По консолидированному мнению предпринимателей, именно «из-за сытинской запятой» (отказ платить наборщикам за знаки препинания) началась первая русская революция 1905 г. В тогдашней России полностью отсутствовала государственная социальная политика (для сравнения: государственные пенсии и пособия в соседней Германии были введены ещё при Бисмарке в 1880-х гг.). Это приводило к постоянным волнениям и стачкам на фабриках в городах, а главный способ «успокоить» их – это быстрое создание социальных институтов и инфраструктуры.
Ещё одним, гораздо более важным фактором острейшей необходимости социальных инвестиций было положение главной социальной категории страны – крестьянства. По населению Российская империя образца 1914 г. была больше нынешней России на 35 млн человек (и значительно больше по территории), и подавляющая его часть проживала в сельской местности. Главным средством пропитания миллионов была реализация продуктов сельского хозяйства. Фактически одного продукта – зерна. Погода и/или изменение цен на рынке очень быстро ставили миллионы людей на грань выживания, а несовершенная подвозка помощи в виде продуктов питания и вовсе превращала ситуацию в катастрофу. Таким и был знаменитый голод 1891–1892 гг., охвативший регионы – производители зерна – Поволжье и черноземные губернии. Его реальное влияние на экономику до сих пор является предметом ожесточённых споров, но эффект на общество очевиден. Страна была шокирована возможностью голода десятков миллионов людей в Европе в преддверии XX в., обвиняла во всём чиновников и требовала решительных мер. Часто резонанс от голода называют начальной точкой нового конфликта общества и власти (после перемирия 1880-х гг.). Самой известной мерой противостояния голоду на селе стало поощрение несельскохозяйственных занятий населения для диверсификации источников дохода крестьян.
Итак, если перевести понятие «социальные инвестиции» на язык столетней давности, мы получим «поддержку кустарной промышленности». Именно она, по мысли многих общественных деятелей начала XX в., должна была принести доход в дома миллионов и обеспечить стабильность огромной империи. Логика в этих рассуждениях была: в 1900 г. в стране было 5 млн кустарей и всего 2 млн рабочих. Поэтому именно кустарям (в которых правительство видело прежде всего крестьян неблагополучных регионов и солдат-инвалидов) государство посылало «лучи поддержки» и гранты. Ещё в 1874 г. была создана комиссия по исследованию кустарной промышленности, которая собрала огромный статистический материал. Её члены, такие как Виктор Пругавин, сформировали целую программу государcтвенной поддержки кустарей, которая начала реализовываться с 1890-х гг. Но главной фигурой предвоенных десятилетий стал отец русских кустарей – Сергей Морозов, купец-миллионер, бросивший свои заводы, а всё состояние отправивший на поддержку кустарей и создание знаменитого Кустарного музея – идейно-культурного центра мелкого, социально ориентированного бизнеса России.
Ещё в начале XX в. стали собираться целые съезды представителей кустарной промышленности, а к 1909 г. появился и управляющий орган – постоянное бюро всероссийских съездов деятелей кустарной промышленности, который планировал выступить направляющим органом поддержки и инвестиций.
Впрочем, пока кустари ожидали государственных инвестиций, началась война, революция, а затем и индустриализация. Во многом российский опыт был использован в послевоенном Вьетнаме, где «кустарная революция» стала основой экономического подъёма и даже повлияла на становление новой национальной идентичности.
