Любовь Агафонова и Артемий Белов: «Эрнст Неизвестный – Орфей, который спустился за искусством в ад»
Куратор, искусствовед и арт-продюсер Любовь Агафонова и кинопродюсер Артемий Белов представляют самый масштабный культурный проект года – «Неизвестный 100», приуроченный к столетию великого русского скульптора. В эксклюзивном интервью для нашего журнала они говорят о том, почему автора «ТЭФИ» и монумента в Женеве не так хорошо, как хотелось бы, знают на родине, о мистической связи с русской художественной традицией, информационных войнах и о том, как превратить наследие гения в блокбастер.
– Любовь, Артемий, ваш проект – это грандиозный замах, целая культурная вселенная. С чего началось это желание – не просто почтить память, а заново открыть Эрнста Неизвестного для России и мира?
Любовь Агафонова: Всё началось с парадокса, который для меня как для искусствоведа был просто невозможен. Перед глазами у всех статуэтка «ТЭФИ», о которой знает каждая домохозяйка, не зная автора. Его «Кентавр указующий» – символ диалога – стоит напротив здания ООН в Женеве. Его колоссальный «Цветок лотоса» – мемориал дружбы народов – возвышается на Асуанской плотине в Египте. Но его метафизических глубин, его философского кода в нашей стране всерьёз не изучали, а его истинное значение для русской и мировой культуры осталось в тени. Мы знаем его трагические и курьёзные перипетии с Хрущёвым, знаем о его коммерческой востребованности на Западе. Но этот блеск, созданный порой конъюнктурными заказами, затемняет образ большого русского художника, мыслителя, пророка. Мы пытаемся этот свет вернуть, расчистить наследие от шелухи мифов и сплетен.
– Вы постоянно проводите параллель между Неизвестным и титанами русского авангарда. Почему эта связь так важна для понимания его фигуры?
Л.А.: Потому что он – прямой наследник и продолжатель этой традиции, единственный, кто в послевоенное время был равен им по силе духа и масштабу дарования. Он сам про себя говорил, что он модернист. Он – плоть от плоти тех русских гениев, которые в первые же 4 года после революции выиграли информационную войну силами искусства. Наталья Гончарова, Ларионов, Малевич, Маяковский, Кручёных... Они создали не только новое визуальное пространство, но и новый, дерзкий, революционный изобразительный язык. Неизвестный – последний титан этой великой линии.
– В чём его уникальность на этом фоне? Что принципиально нового он привнёс в эту традицию?
Л.А.: В нём как в фокусе сконцентрировалась вся мистическая, трагическая и животворящая история русской культуры – от православной аскезы до языческой мощи, от лубка до космических устремлений. Его биография – это готовый миф. В 1945 году, под Лазареву субботу, лейтенант Эрнст Неизвестный был смертельно ранен в Австрии. Он умер. Клиническая смерть. Мать получает похоронку. А потом он воскрес. Почему я назвала свою книгу «Пари с Хароном»? Это человек, который видел то, чего не видел никто из живущих, и вернулся, чтобы рассказать об этом на языке бронзы и гипса. Когда он создаёт своё искусство – он имеет на это право. Он как пророк, как Лазарь, которого воскресили. Эта пробивная пуля, которая разорвала грудь молодого парня, потом метафорически вырастет в целый ряд его великих произведений и culminate в той самой статуэтке «ТЭФИ» – с раскрытой, уязвимой грудью. Это и есть его главная история – история «Орфея». Он спустился в Аид за своей любимой Эвридикой, но вернулся один. Его Эвридика – это искусство.
– Артемий, ваша задача – перевести эту мощную, почти мифологическую биографию на язык кино, сделать её достоянием массового зрителя. Как вы подступаетесь к такой монументальной и сложной фигуре?
Артемий Белов: Это вызов, который заключается в том, чтобы объять необъятное, не скатившись ни в сухую хронику, ни в пафосную агиографию. Драматургия его жизни настолько широка, насыщена событиями, столкновениями и внутренней борьбой, что материала хватит на несколько форматов. Для массового зрителя известны, пожалуй, лишь два–три ярких эпизода – скандал с Хрущёвым в Манеже и тот факт, что он же потом создал ему памятник на Новодевичьем кладбище. Но эти точки – лишь крючки, за которые мы можем зацепить зрителя, чтобы погрузить его в огромный, сложный и невероятно творческий мир художника. Между этими вспышками – целая жизнь, полная труда, сомнений, любви, предательства, госзаказов и тайного творчества.
Л.А.: Артём придумал одну гениальную, на мой взгляд, визуальную метафору для всего фильма – плащаница. Плащаница накрывает умершее лицо великого пророка. Это умирание и воскрешение. И подсказки-то ведь божественные – его ранение и чудесное спасение произошли под Лазареву субботу! Лазарь, друг Господень, которого Господь воскресил. В фильме мы показываем, как из этой разрывной пули, этого смертельного ранения, потом рождается, буквально крутится образ «Орфея», перенося действие с кровавого поля боя Великой Отечественной в белое, залитое светом пространство Манежа 1962 года. Это и есть квинтэссенция его пути.
– Вы упомянули Хрущёва. Эта история уже обросла таким слоем мифов, что сложно отделить правду от вымысла. Как вы её трактуете в своём проекте?
Л.А.: Знаете, Хрущёв в этой истории нас интересует в последнюю очередь. Ну поссорился, поспорил – это уже анекдот. Но ведь помимо Неизвестного, которому приписывают чуть ли не единоличную отповедь, там был ещё и Юло Соостер, который на крики Хрущева: «П….сы! Что вы здесь понарисовали! Разве это искусство!» – спокойно ответил: «Ты меня не пугай, я там уже был» [в лагерях]. И Никита Сергеевич за это его не репрессировал, успокоился. Существует конспирологическое мнение, что вся эта история была специальной подставой, которую устроил Элий Белютин, человек неоднозначный, чтобы дискредитировать modern art и чтобы советский реализм вновь занял свой денежный пьедестал. Чистые деньги госзаказа – ничего личного. А Хрущёв, человек эмоциональный и непосредственный, просто повёлся.
– Есть и другая, неудобная для агиографий сторона его биографии – нелегальная коммерция, запутанная личная жизнь, непростые отношения с властью. Вы не боитесь показывать этого «неудобного», земного Неизвестного?
Л.А.: Абсолютно нет! Мы не делаем из него икону. Он был живым, грешным, страстным и очень неудобным человеком. Естественно, как и многие художники в то время, он подрабатывал, фарцевал. Продавал какие-то свои произведения, покупал материалы лева’. Спекуляция была запрещена статьёй Уголовного кодекса, а он ею промышлял, простите, как и все цеховики. Это данность того времени, серая зона, в которой существовало советское искусство. Он был неудобен всегда – и для власти, и для коллег. С ним было сложно работать, он был резок, прямолинеен, обладал взрывным характером. Его не раз избивали – то ли бандиты, то ли те, кому он был должен, а может, и это были заказные нападения. Его мастерскую громили, тот самый гипсовый «Орфей» был разбит. Он уехал не потому, что его выдавили как диссидента, – он бежал от этого хаоса, от долгов, от запутанных отношений. Мы показываем настоящего, а не хрестоматийного Неизвестного.
– Культурный проект такого масштаба вряд ли удастся реализовать без государственных субсидий. Вас поддерживает Министерство культуры?
Л.А.: Мы слышали о существовании государственной программы к юбилею Эрнста Неизвестного, но как в ней участвовать, нам неведомо. Мы, конечно, написали письмо в министерство, но ответа не получили.
А.Б.: Даже для того, чтобы подать документы в Департамент кинематографии, нужно потратить немало времени и средств. Это неправильно.
– Но есть и другие государственные институции...
Л.А.: Благодаря личному рассмотрению выставочного проекта «Неизвестный 100» Константином Эрнстом Третьяковская галерея запланировала выставку, а мне предложили стать её сокуратором. И, конечно, мы рассчитываем на новых, интеллектуальных русских меценатов, которые хотят прикоснуться и к вечному. Ведь это и не такая уж дотационная история, работы Эрнста Неизвестного только растут в цене. Мы обязаны, имея такое национальное сокровище, сделать из него величину мирового уровня, чтобы его стоимость и признание на арт-рынке были сопоставимы с такими именами, как Луиза Буржуа. Он того стоит.
– Артемий, в чём вы видите главный режиссёрский и продюсерский вызов в создании кино о такой сложной фигуре?
А.Б.: Главный вызов – сохранить баланс между масштабом и деталью, между эпическим размахом и камерной, человеческой историей. Материала, который Любовь Леонидовна собрала за эти годы – архивы, воспоминания, письма, – хватит на несколько сезонов многосерийного фильма. Мы хотим сделать кино, которое будет интересно и искушённому зрителю, знающему всю подноготную советского андеграунда, и тем, кто впервые услышит это имя. И, конечно, мы надеемся на интерес платформ и телеканалов – нам несложно сделать и сериальную версию, ещё больше расширив эту историю и углубившись в детали его творчества и жизни.
– Проект «Неизвестный 100» – это ведь больше, чем юбилейные мероприятия в одном сезоне. Что должно остаться после него как фундаментальный итог?
Л.А.: Это работа на долгие годы. Прежде всего это книга «Пари с Хароном» – не альбом с картинками, а глубокое художественное исследование, и каталог-резоне – полный научный каталог его произведений, который станет настольной книгой для всех будущих исследователей. Это выставки, которые поедут по стране – от Москвы и Санкт-Петербурга до Владивостока и Магадана, где стоит его «Маска скорби». Мы надеемся, что этот проект запустит необратимый процесс настоящего, а не формального осмысления его наследия. Неизвестный должен вернуться домой – в культурный код России, занять в нём своё законное место. Но это уже зависит не только от нас, а от финансирования, от появления умных меценатов, которые понимают, что инвестируют в культуру, а не в сиюминутный пиар. Мы делаем это не для галочки в отчёте. Мы играем по-крупному. Потому что искренне верим, что искусство – это амулет для массы. И мы это знаем.
Персоны, упоминаемые в этом материале:
А. Белов, Л.Л. Агафонова
