Инна Баженова: «Коллекционером я стала благодаря детям»
Инна Баженова – основатель фонда IN ARTIBUS, издатель международной сети The Art Newspaper, учредитель ежегодной премии The Art Newspaper Russia и фестиваля фильмов об искусстве The ART Newspaper Russia FILM FESTIVAL, коллекционер, инициатор культурных проектов – рассказала нашему журналу, где для неё пролегает «водораздел» между классикой и современностью, как она стала владельцем одной из крупнейших международных газет об искусстве и как продавать картины и видеоарт в блокчейне.
– У вас серьёзный бизнес, можно даже сказать, «мужской». Как вы его начинали?
– Начинала я в 1994 году. Мы с ребятами – с моими коллегами, выходцами из ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт) – сделали предприятие, где применили некоторые авиационные технологии для нефтегазовой отрасли. Как модно сейчас говорить, это был стартап. С нуля собрались несколько человек. У меня была скорее бизнес-функция, нежели научная. Предприятие стало успешным, стало приносить некоторый доход. Я примерно через 7 лет оттуда вышла, а предприятие существует до сих пор.
Меня пригласили в «Газпром». Я там очень мало пробыла. Просто поняла, что это немножко не моё – находиться в такой большой структуре, но получила некоторый опыт. Зато я встретилась там с моим мужем Дмитрием Саморуковым, и мы запустили новый бизнес-проект. Вот так с 2000 года у нас постоянные новые проекты. В какой-то момент некоторые из них превратились в большие предприятия. И тогда уже я перешла немного в другой статус – я акционер, а предприятия развиваются каждое своим чередом.
Недавно мы выкупили завод в Нижнем Новгороде и пытаемся его восстановить. Понятно, что не я одна восстанавливаю его – у нас есть партнёры, и на месте работает замечательная команда.
В целом сейчас у нас два направления. Одно направление связано с бурением. Здесь больше экспертизы у Дмитрия. Я подробнее занимаюсь вторым направлением – специализированным оборудованием для нефтегазовой отрасли. Здесь у меня есть и многолетний опыт, и понимание, как это всё работает, какие есть потребности, какие ниши, какая специфика рынка.
– Когда у вас появилось желание заняться искусством?
– Это развивалось постепенно, а началось почти случайно, как и у многих. Я украшала новую квартиру, стала подыскивать что-то на стены. Не хотелось случайных вещей. Так я приобрела несколько картин Виктора Разгулина, московского художника. Потом заинтересовалась предметом всерьёз. Примерно в это же время у меня родился второй сын. И возник промежуток, когда я активно не занималась бизнесом. Всё было онлайн, по телефону. Высвободившуюся энергию нужно было куда-то деть, и я начала покупать произведения искусства более осознанно, как коллекционер. Два-три года ушло на погружение в тему и обучение. Основным источником коллекции стали галереи классического искусства, где я приобретала в основном картины русских художников начала ХХ века. Знакомые имена – Кончаловский, Машков, Удальцова.
– Это уже серьёзные вещи…
– Конечно, сначала были чуть попроще. Советские художники: Николай Ромадин, Пименов, Стожаров, например. Потом я довольно быстро перешла на московскую школу начала ХХ века, а затем от московской школы – к французам. Потому что стала интересоваться, что происходит на европейских аукционах, сравнила цены. В тот момент – а мы говорим о 2007–2008 годах – русское искусство стоило сильно дороже, чем, например, французские модернисты. Которые были и доступны по цене, и очень интересны мне по своим живописным качествам.
За довольно короткое время собралась серьёзная коллекция – Морис Утрилло, Руо, Дерен, Вламинк и т.д. В итоге я решила не ограничивать себя одной темой или временными рамками, а двигалась, погружаясь в историю живописи. Мне интересно, кто как на кого влиял, например сразу стало видно, что на московскую школу повлияли французы начала ХХ века, и Сезанн, и импрессионисты.
Инна Баженова и Олег Бессонов (генеральный директор АО «РУМО») на стенде «РУМО»,
Петербургский международный газовый форум, Санкт-Петербург, 2021 г.
От импрессионизма переходим во Францию XVIII века, оттуда в голландский XVII век и так вплоть до Возрождения. И если говорить об истории, то в моей коллекции небольшое вступление – это собрание артефактов, связанных с развитием европейской живописи, там и египетская статуэтка, и античные терракоты, и русские памятники, и китайские живописные свитки…
– Какой самый современный художник представлен в вашей коллекции?
– Если говорить о художнике XX века, на котором я особенно концентрируюсь, то это, конечно, Владимир Вейсберг. Мы его любим, издавали монографию о его творчестве, регулярно проводим выставки. Надеемся, что удастся сделать заметное событие к столетию художника в 2024 году. Мне бы очень хотелось, чтобы выставка прошла в каком-то большом российском или европейском музее. Но в крайнем случае с удовольствием сделаем снова в галерее фонда. Потому что, несмотря на то, что вроде бы уже всё про Вейсберга известно, но обе выставки, которые мы здесь делали, получились очень разные, стали для многих открытием.
– А сколько у вас вообще единиц хранения в коллекции?
– Честно, я не знаю. У меня ведётся база – там всё пронумеровано. Но я номера не помню. Несколько сотен, конечно.
– Пока не тысячи?
– Если взять, например, серии гравюр, то, может быть, и тысячи. Вот мы делали выставку гравюр Калло – там было около 100 гравюр. Но в коллекции это одна единица.
– Вы продолжаете пополнять коллекцию?
– Да. Но мои возможности всё-таки не безграничны – довольно скромные по сравнению с большими коллекционерами.
– Есть какие-то сокровенные мечты как у коллекционера?
– Наверное, уже лет 10 как я могу сказать, что стала осознанным коллекционером. И я стала немного спокойнее относиться ко всему. И желания у меня простые. В истории искусства, например, очень важный период – период импрессионизма. И важные импрессионисты должны в хорошей коллекции быть. И они всегда появляются на рынке. Просто год от года они дороже… Вот смогу я стать намного богаче – куплю в коллекцию хорошего Моне. Вот и всё. Например, сейчас на Christie’s был чудесный Шарден, но цена там 6–8 млн. Конечно, он мне нужен в коллекции. И вот он появился один раз и не появится ещё лет 100, ну или 50, такого качества, пока не сменится поколение и не будет кто-то предлагать его. Но у меня сейчас нет свободных 6 млн. А это мог бы быть гвоздь коллекции – переходная вещь, которая соединяет голландский XVII век и французский XVIII век.
– То есть получается, что благодаря детям вы стали таким увлечённым коллекционером?
– Это правда. Благодаря детям.
– Вы же много времени им уделяете?
– Я всё равно считаю, что недостаточно. Во-первых, у меня очень редкие отпуска. И выходит, что мы немножко по отдельности с Дмитрием общаемся с детьми. Во-вторых, поскольку их много, то индивидуального внимания каждому достаётся меньше, чем хотелось бы. Здесь приходится искать баланс. Может, я не самый лучший педагог на свете – посмотрим.
– Кто-то из детей разделяет ваше пристрастие?
– Пока нет. Может быть, и хорошо – это всё-таки разорительная история. (Смеётся.) Им сейчас 16, 14, 12 и 10 лет. Старшему, от первого брака – 27. Он учится в аспирантуре мехмата и параллельно в консерватории на композиторском.
С Дмитрием Cаморуковым, бранч Russian Art Focus, Венеция, 2019 г.
Фрагмент экспозиции выставки «Ничего, кроме гармонии. Владимир Вейсберг из коллекции ГМИИ им А. С. Пушкина и Инны Баженовой» в фонде IN ARTIBUS, 2019 г.
С директором Государственного Эрмитажа Михаилом Пиотровским и Джейкобом Ротшильдом на благотворительном ужине, организованном The Art Newspaper в честь 250-летия Государственного Эрмитажа, Спенсер-Хаус, Лондон, 2014 г.
– В какой-то момент вы решили не просто собирать, но и рассказывать об искусстве другим людям…
– Практически сразу, как я всерьёз занялась коллекционированием, я поняла, что мне не хватает источника информации о мировом искусстве на русском языке. Были англоязычные издания, которые я с трудом читала. Была «Артхроника», посвящённая современному, и по большей части российскому искусству – а мне было важно читать и про классику. Так родилась идея сделать регулярный журнал на русском языке, который полностью отображает картину мира, какую-то арт-сцену на текущий момент.
Сначала мы думали об оригинальном российском журнале. А потом – шёл 2011 год – родилась идея запустить лицензионную версию международного издания The Art Newspaper. Как раз тогда Милена Орлова ушла из «Артхроники», а мы были с ней знакомы. Звёзды сошлись. Уже через год мы отметили первый день рождения издания запуском премии в пяти номинациях, соответственно рубрикам газеты: «Книга года» (об искусстве), «Реставрация года», «Выставка года», «Музей года» и «Меценат года» (мы это называем «Личный вклад»).
С первой же церемонии задав очень высокую планку, мы не могли уже от неё отступить. В следующем году, я надеюсь, мы будем делать 10-ю премию The Art Newspaper Russia, которая за это десятилетие стала одним из главных событий года в арт-сообществе.
– Ваша премия не предусматривает денежный приз?
– Было бы странно, если бы я, среднего масштаба бизнесмен, давала денежные призы «Эрмитажу», или Третьяковской галерее, или меценатам. Поэтому у нас принципиально нет денежных призов. В качестве приза у нас качественный перформанс в честь победителя – само по себе определённое произведение искусства.
Ещё мы дарим специально сделанную художником Сергеем Шеховцовым статуэтку в виде перекрещённых Кремлёвской башни и Биг-Бена. Здесь много смыслов. Это и стрелки часов – потому что мы отображаем время, и мы всё-таки британский по происхождению бренд. Стрелки у нас виде буквы V – Victory, мы ведь победителю дарим. Это специально сделанный для каждого победителя приз – отдельная именная статуэтка, которую мы придумали 10 лет назад.
– В итоге получилось так, что вы приобрели всю международную сеть The Art Newspaper?
– Да, меня уговорил прежний владелец, мы договорились о приемлемых условиях – о цене, о рассрочке, оставили ему издательство. Мы купили только газету. По сути, мы купили только товарный знак и английскую компанию, относительно молодую.
Сначала я надеялась, что на газете возможно хорошо зарабатывать, но нам пришлось всё перезапускать заново – сайт, модель подписок (англичане в почтовые ящики раскладывали бумажки – естественно, это уже сейчас нигде не работает)... И, конечно, модель сотрудничества. Пришлось много поработать, чтобы вывести издание хотя бы в маленький плюс.
Но пандемия нас, конечно, подкосила, потому что треть бюджета – это ярмарки, которые не состоялись. Ещё треть бюджета – это реклама, последние 2 года она идёт довольно тяжело, просто нечего рекламировать. Но я надеюсь, что скоро всё начнёт потихонечку возвращаться. Art Basel уже состоялся и Freize…
– Не было соблазна уйти полностью в электронную версию?
– Был соблазн, и есть до сих пор. Но пока что печать у нас составляет существенную часть нашей выручки. Мы же не газета общего интереса, мы нишевое издание про искусство, и пока что есть запрос на печатную версию. В Британии пока ещё сохранилась культура подписок на печатные издания, количество наших английских подписчиков бумажной версии стабильно. Когда у нас будет в несколько раз больше электронных подписок, тогда можно будет отказаться.
– Расширяетесь в другие страны?
– У нас есть офисы в Лондоне, Нью-Йорке, в Париже уже я запускала издание. Потом мы продали франшизу в Китае – не конкретно на страну, а на выпуск издания на китайском языке. Есть издание на греческом языке. Итальянское издание осталось обособленным из-за прежнего издателя-итальянца – но с ним мы связаны договором. Хотим арабскую версию – уже ведём переговоры. Надо Латинскую Америку, но это в планах.
– Как пришла идея делать фестиваль фильмов об искусстве?
– Опять помогли случай и дети. Когда я вынашивала младшего ребёнка, которому сейчас 10 лет, я в мае провела некоторое время в Каннах и побывала на Каннском фестивале. С тех пор я езжу туда каждый год. Один сезон был очень «урожайным» на фильмы об искусстве. Там был показан фильм Эстлунда «Квадрат» – пародия, немного издевательство над миром современного искусства.
– Вы знаете, что режиссёра вдохновил Олег Кулик?
– Я знаю, я сразу узнала там Кулика. Мне захотелось показать этот фильм в Москве. Я подумала, это будет интересно нашей публике, нашим читателям. Фильм в итоге победил на фестивале, взял «Пальмовую ветвь». К этому моменту мы уже договорились с правообладателями о показе в Москве, на отличных условиях. На том же фестивале был фильм Киаростами «24 кадра», и там же фильм о Родене.
Собралось некоторое количество фильмов, и мы подумали, что один показ – это несерьёзно, давайте уж сразу фестиваль. Теперь каждый сентябрь в течение недели мы показываем дюжину фильмов, снятых в течение года об искусстве. Необязательно художественные фильмы, это могут быть и документальные, но основной принцип, что это интересно, это об искусстве, и это новый фильм. Такой принцип отбора. Это не конкурс, скорее, просто кинопоказы для нашей интересующейся публики.
В этом году мы открывались детективной историей «Потерянный Леонардо» об истории самой дорогой публичной продажи картины Леонардо «Спаситель мира».
– Расскажите, пожалуйста, про свои интернет-проекты Russian Art Focus и Art Exchange.
– Это два совершенно разных по своей природе проекта. Russian Art Focus – небольшой, но ёмкий и полезный проект. Мы совместно с фондом Дмитрия Аксёнова учредили медиа о русском искусстве и о русской современной арт-сцене на английском языке для англоязычной аудитории. Потому что какие-то вещи про российские события в англоязычной газете, конечно, появляются – но реже, чем нам бы хотелось. И в силу того, что мы использовали свои возможности, связи в этой среде, у нас очень качественный профессиональный круг подписчиков – несколько тысяч человек. Это англоязычные директора музеев, коллекционеры, арт-критики. Онлайн-подписка бесплатная. Это просто ежемесячная рассылка.
В прошлом году мы учредили небольшую денежную премию за лучший англоязычный текст о русском современном искусстве – 5 тыс. евро. Для журналиста это приятно, но важнее признание, статус. В этом году мы первый раз вручили эту премию в Вене.
Art Exchange я задумала полтора года назад. Этот проект должен решить большую проблему прозрачности, ликвидности на рынке. Его идея в токенизации искусства, в коллективном владении. С одной стороны, расширить аудиторию, привлечь любителей искусства, которые не могут себе позволить купить Ван Гога за 10 млн, но хотели бы инвестировать тысячу евро и владеть частью этой картины. То есть, ещё раз, с одной стороны расширить сильно аудиторию, расширить рынок искусства. С другой, это дело способствует прозрачности.
На церемонии вручения Премии Thе Art Newspaper Russia 2020
Фрагмент церемонии вручения VI ежегодной Премии The Art Newspaper Russia 2018
С Дмитрием Аксёновым, соучредителем Russian Art Focus, Венеция
С Дмитрием Саморуковым и сыновьями Иваном и Фёдором на открытии кинофестиваля The ART Newspaper Russia FILM FESTIVAL в Музее современного искусства «Гараж», 2017 г.
С Мариной Абрамович, Австрия, 2020 г.
– Можно будет говорить: у меня в коллекции есть Ван Гог – один миллиметр Ван Гога…
– Ну почему же миллиметр. Сантиметр! (Смеются.)
Это как пакет акций, как владеть акциями Apple. Можно владеть акциями, допустим, Ван Гога или акциями картины Рембрандта, или какой-то другой картины. С другой стороны, я надеюсь, что это поможет решить проблему ликвидности. Чтобы предметы искусства работали как другие активы – как недвижимость или что-то ещё.
Мы развиваемся, создали платформу. Сейчас докручиваем регуляцию, потому что это связано с безопасностью владения долями. Это потребовало больше времени, чем я ожидала. Специфика всё-таки новая для меня.
Но тем временем, пока мы решаем эти проблемы, нам никто не запрещает делать маркетплейс и продавать токены NFT. Я пока не жду серьёзной прибыли в том формате, в котором мы это сделали, – всё-таки главной целью запуска продажи NFT было оживление платформы, раз уж это позволяет нам законодательство.
– Это уже даже не современное искусство, а какой-то прыжок в космос…
У входа в фонд IN ARTIBUS, 2021 г.
– Я же уже говорила: когда ты начинаешь этим заниматься – ты увлекаешься. Я, конечно, уже купила несколько этих NFT. Просто не смогла удержаться.
– Кого, если не секрет?
– Я купила AES+F и ещё трёх других менее известных авторов.
– И как же AES+F чисто физически выглядит в NFT?
– Видео тяжёлое. Из предыдущих проектов они специально взяли уникальный кусочек видео – я сейчас им владею.
– Как выглядит владение: кусочек видео просто крутится на экране?
– Могу крутить, могу не крутить. Если мы погружаемся в технические подробности, в том формате NFT, который мы делаем на эфире, нет возможности большие массивы данных зашивать в сам NFT. NFT только закрепляет факт сделки, факт владения, факт передачи мне прав на это видео. И там можно маленький кусочек зашить, чтобы было понятно, что это такое. А само произведение, конечно же, отдельно.
А дальше встаёт технический вопрос – как отдельно хранить. Сейчас есть много разных проектов. Есть проекты распределённого хранения медиа. Мы пока к ним присматриваемся.
– Физически это видео сейчас на флешке у вас?
– На жёстком диске. У компании, на платформе – в облаках Amazon. Я у своих ребят спрашивала: «А что делать, если эти облака рухнут?». Они говорят: «Тогда рухнет всё, не волнуйся».
Персоны, упоминаемые в этом материале:
И.Б. Баженова
